О жертвах вообще и об одной — в частности

Когда искусство требует жертв — оно их получает. Когда жертвы начинают требовать искусства — эти требования часто пресекаются уже в зародыше. Правда, жертвой нередко является зритель, который имеет право требовать искусства. Иногда эти требования проявляются в середине действия и очень бурно. Поэтому зрителя по возможности стараются удовлетворить. Но когда жертва — актер, то он — цыц, и не моги требовать.

Сделав такое глубокомысленное философское вступление, перейдем к нашему рассказу уже без боязни быть непонятным.

Был чудесный майский день. И хотя он был будничный — да что там говорить, просто был вторник, обыкновенный вторник, какие бывают один раз в неделю и четыре раза в месяц, — так вот хотя это был будничный день, на душе у актера Владимира Витоль-Таманина было воскресенье. И не только на душе — у него был выходной, свободный от спектакля день. Такие дни бывают очень редко, и к тому же тот день был свободен еще у одного лица — актрисы того же театра Тани Савицкой. Вероятно, поэтому на душе у Витоль-Таманина было воскресенье.

«Наконец-то, думал он, мы будем вместе целый вечер, наконец у меня есть свободное от репетиций и спектаклей время, я успею сказать ей: «Я тебя люблю», и она, быть может, разрешит мне поцеловать ее воздушным поцелуем». Как видите, Владимир был так загружен, что даже не мог сказать Тане эти три самые нежные и приятные в мире слова. Правда, они иногда встречались в театральном буфете, но попробуйте сказать: «Я тебя люблю», когда во рту у вас кусок булки, а в руках недопитая бутылка молока. Это звучало бы как насмешка и, чего доброго, испортило бы сначала аппетит, а потом и взаимоотношения. Несколько раз он провожал Таню домой, но и здесь неудача — Таня жила совсем рядом с театром, так что если бы он здесь начал говорить, то еще «Я» он сказал бы ей, а вот уже «тебя люблю», — вероятно, дворнику, который всегда стоял у ее подъема. И вот сегодня — весь вечер вместе. Одевшись и почти выходя из театра, Витоль-Таманин закрыл глаза и в который раз представил себе предстоящий вечер. У него даже сердце екнуло, спазм сжал горло от жуткого, но приятного ожидания, и он закашлялся, совсем как зритель на спектакле.

— Витоль-Таманин, ты еще здесь? К режиссеру! — Владимира остановили у самого выхода как раз в тот момент, когда у него екнуло сердце. Екнуло, да так и остановилось. (О чем думала в этот момент Таня? Да, наверное, почти о том же.)

«Начались жертвоприношения», — с ужасом подумал Володя. Этого удара он не ожидал, но... работа есть работа, и он, как пьяный, с мировой скорбью во взоре отправился к режиссеру.

Когда искусство начинало требовать жертв, то оно почему-то всегда обращало внимание на Володю, а когда оно раздавало лавры, то не обращало на него никакого внимания. Будто вообще нет такого Витоль-Таманина и он не занят каждый день в массовках.

И вот Володя в кабинете у режиссера, и на лице у него уже не мировая, а космическая скорбь. Искусство в лице главрежа просит жертву подойти поближе и даже предлагает сесть. Это было так необычно, что космическую скорбь заменило вполне космическое удивление и в душу прокралась тень надежды — может быть, сегодня на алтаре искусства сожгут не его. Но... увы — только тень.

— Вы сегодня будете заменять больного актера, — мягко, но отнюдь не просительным тоном сказало ему искусство.

«А как же Таня!» — чуть не сорвалось с языка. Но вместо этого Володя прошептал:

— Кого?

— Что «кого»? И вообще говорите громче — чему вас только учили!

— Кого заменять? — выдавил Володя уже громче, но все также тоскливо.

— Голикова! Да вы не беспокойтесь. Это очень просто — вы будете летать по воздуху на проволоке в одежде злого духа и хватать ангелов. Пойдите порепетируйте, вас там ждут.

«Ну что ж, пойду полетаю», — безучастно подумал Володя, хотя настроение у него было отнюдь не летное.

Он вспомнил, как ухе однажды был в этом кабинете. Тогда — это было очень давно — он еще боролся, просил ролей, эпизодов, чего-нибудь, — в общем, всячески требовал искусства. Но... вспомните, что мы сказали вначале! — просьбы оставались без ответа. «Почему?- недоумевал Володя.- Вроде, все что надо есть: темперамент, голос, вера и к тому же такая заметная, громкая фамилия». И ему было страшно обидно, что она никак не попадает в афиши! И вот тогда-то впервые он был в этом кабинете. Тогда ему не предложили сесть, а просто осведомились:

— В чем дело?

От такого начала Володя чуть-чуть застеснялся. Но только чуть-чуть.

— Я хочу работать, — сказал он таким тоном, что даже «Я есть человек» прозвучало бы менее убедительно.

— Я тоже, — последовал мгновенный ответ.

— Что вы и делаете, — не растерялся Володя.

— Что и вы будете делать в моем возрасте, — ответил режиссер, и Таманин увидел седые волосы, очки и теплые туфли. После этого вопрос «когда?» был уже неуместен, но он ушел из кабинета гордо и, как ему показалось, даже хлопнул дверью. После этого он уже не требовал и стал терпеливо ждать, когда он будет в возрасте, а пока его регулярно снимали в массовках, где его громкая фамилия терялась среди десятков более скромных.

Теперь он уже не хлопнул дверью, а вяло направился к двери.

— Подождите, — вспомнил вдруг режиссер.- Помните, вы когда-то просили работы. Вот вам! Дождались! Там даже есть несколько реплик! Правда, мы их вымарали для первого раза, а в следующий раз — скажете!

«Ну да! — мрачно подумал Володя.- А в следующий раз придет Голиков».

— Ничего не поделаешь, — глядя на скорбящее лицо Володи, посочувствовал режиссер [- искусство требует жертв!]

«Что-то уж очень часто оно их требует», — мысленно отпарировал Володя и вышел.

Он полетал, довольно быстро освоился, и помреж сказал ему, пожав руку:

— Вы сейчас вместо ангела хватали рабочего сцены, но не забудьте, что на спектакле вы хватаете третьего ангела.

— Схвачу! — пообещал Володя и, взглянув на часы, отправился в буфет: домой он уже сходить не успел бы. Позвонил домой Тане и в ответ на «Только что ушла!» со вздохом спросил:

— Передайте, что у Володи сегодня спектакль.

Молоко ему показалось рыбьим жиром, булка горькой, ел он с кислым видом м являл собой довольно [грустную] картину.

И вот спектакль!

Одевшись в злого духа и прицепив за кулисами проволоку к поясу, он подумал: «А, кстати, что сегодня за спектакль?» Но вспомнить не успел.

— Ваш выход, — прошептал помреж, — вылетайте скорее!

«Хорош выход», — подумал он и полетел.

Минут через пять начали вылетать ангелы. Володя хотел схватить третьего, но этого не получилось, и он погнался за четвертым, чтобы хоть его схватить. Изловчился и поймал, но в это время, к его крайней досаде, за другую руку ангела схватил совсем посторонний злой дух.

Володя потянул к себе, злой дух к себе. Володя сильн[ее], злой дух тоже.

— Это мой ангел, — услышал он злобный сценический шепот.- Отпустите.

«А может, действительно его?» — Но перспектива остаться без ангела испугала его, и он еще сильнее потянул ангела.

— Да вы же меня разорвете, — совсем тихо пролепетал ангел. Что-то очень знакомое послышалось ему в этом голосе!

— Таня! — закричал он на весь театр.- Таня! — И вырвав ангела из рук постороннего злого духа, он улетел с нею за кулисы.

— Кто это сказал? Кто это сказал? — пронеслось по зрительному залу совсем не сценическим шепотом.

— «Кто-кто»! Руслан! — громко объявил солидный мужчина в третьем ряду.

— Так ее зовут Людмила — при чем тут Таня! — возразило сразу несколько голосов.

— Так, может, это другая!

— Ага! Значит, он не Людмилу, а Таню любит! Понятно!

— Ничего не понятно! — возмутились знающие пьесу.- Он ее ищет, и потом, он однолюб, не то что некоторые.

Шум постепенно стихает, действие уже кончилось.

А в это время за кулисами Витоль-Таманин, вися на проволоке и крепко держа Таню, быстро, задыхаясь, говорит:

— Таня! Я вам звонил! Я так жалел, что пропал вечер! Я так хотел вам сказать, что я вас люблю, но [в] это время искусство потребовало очередной жертвы, и это, как всегда, оказался я! Но вы-то почему здесь? Я так поражен! Вы как снег на голову, вернее, как ангел с неба! Я вас люблю!

И также, вися на проволоке, с радостно забившимся сердцем ангел говорит:

— Видимо, искусству оказалось мало одной жертвы — второй была я. Но я все равно так рада, так...

— Слезайте, — раздается громовой обиженный голос помрежа.- Сейчас раздевайтесь, а завтра!..- Тут помреж делает такое лицо, будто ему самому страшно того, что будет завтра, он ударяет себя по щеке, мотает головой, чмокает языком и вообще переживает (будто представляет себе картину «Жертвы фашизма», и завтра Володю и Таню по меньшей мере сварят в масле).

Да! Завтра будет скандал. Еще бы — публика в течение трех часов следила, как Руслан любит Людмилу, и вдруг под занавес выясняется, что он ее вовсе не любит и разыскивает не ее, а какую-то Таню.

Но о том, что будет завтра, мы не будем говорить. Сегодня Володя Витоль-Таманин и Таня Савицкая счастливы. Они быстро одеваются и всю ночь напролет бродят по чудесной майской Москве, тесно прижавшись друг к другу. Теперь им, наверное, уже легче будет [дожидаться] того возраста, когда актеры начинают работать, и теперь им не отрешен тот момент, когда искусство снова потр[ебует жертв].

Владимир Высоцкий. Собрание сочинений в пяти томах.

Составитель С. Жильцов. Тула: «Тулица», 1993

Конец 50-х